Родился 23 марта 1927 г. в селе Истошное Бердюкского района Тобольской губернии.
Учился в средней школе станицы Лебяжье Курганской области.
В 1945 г. окончил с отличием ЧВВАКУШ, на то же время пришлась первая литературная публикация (газ. ВВС «Сталинский сокол»). Служил в военной авиации на Сахалине, в Минской и Новгородской областях стрелком, радистом, начальником приемного узла, начальником приводной радиостанции.
В 1950-60-е гг. возглавлял бригады бетонно-палубных работ на комбинате строительных материалов и изделий, на ЧТЗ, в «Дорстрое-2»; участвовал в прокладке автодороги «Меридиан». Во 2-й половине 1960-х гг. работал слесарем весового цеха на ЧМЗ, во 2-й пол. 1980-х – мастером по ремонту и монтажу весового оборудования в совхозе «Красное поле» (Сосновский район).
Рассказы, очерки, стихи, романы Н. Егорова печатались в газетах «Труд», «Литературная Россия», «Пионерская правда», в журналах «Крокодил», «Октябрь», «Сельская молодежь», «Урал», в коллективных сборниках, выходили отдельными книгами в различных издательствах страны.
В 1977 г. принят в СП России.

БИБЛИОГРАФИЯ

Сочинения:
Залежь. Роман. Москва., 1977.
А началось с ничего... Повесть. Челябинск., 1982.
Грибное лукошко. Челябинск,. 1993.
Букварь садовода и огородника. Справочник. Челябинск., 2000.

Литература:
Н. Полозкова. «А началось с ничего...» Журнал «Урал». 1972. № 10.
Л. Вишня. Егоров – бывший диссидент и махровый «садист». Газ. «Вечерний Челябинск». 1999, 15 окт.


ВОСЬМОЕ ОКНО ОТ КРАЮ

Я карабкался домой после суточного дежурства. Ночью, по грязище да еще в горку. Улица только-только рождалась, лампочки на редких столбах в один ряд светили очень экономно и не помогали, а путали. Приглядываешься, приглядываешься, куда бы ногу поставить, вроде, насмотришь островок, шагнешь, а это – жижа.
Осень куражилась: днем изморось, к вечеру крупа или мокрый снег. Грунт –не грунт, раствор, который бери вот прямо из-под ног и делай кирпичи. Да, на такой земле, пожалуй, лишь дома и будут расти.
Чем выше я поднимался, тем нахальнее старалась разуть меня глина. И вот засосало так, что ни взад, ни вперед. Рванулся сильнее и чуть не упал. Пришлось становиться еще и на руки.
– Обновил перчаточки.
Риткин подарок. Поскрипывающие, лоснящиеся, на беличьем меху. Ритка теперь ждет уж. И Витька. Они всегда меня ждут, чтобы вместе отужинать. Тут и расстояния-то от трамвайной остановки десять минут ходьбы, а ползешь чуть не час. Отряхнул с перчаток большую грязь, спрятал их в карман, лезу дальше.
– Помогите, пожалуйста.
На бугорке у столба женщина. Худенькая, в белесом плащишке и целлофановой косынке. В одной руке хозяйственная сумка, другой прижимает к коленкам человека. Человеку года три, не больше. Ему не стоится на сухом. Ему хочется подставить ладошки сразу всем снежинкам, чтобы не дать им упасть в грязь.
– Помогите мне, пожалуйста, посадить сына на закорки, – женщина, наверное, улыбнулась бы, но помешала прядинка, которая выбилась из-под косынки и тут же прильнула ко лбу.
– Вам далеко?
– В конец улицы.
– Нам по дороге. Давайте, я понесу.
– Ой, что вы! Он такой тяжеленный. Все руки оттянул.
– Мне в охотку.
Малыш без лишнего жеманства позволил взять себя, доверчиво прижался к плечу.
– Смотри-ка ты, прилепился, будто к своему.
– У-у, он мужчин любит, во всякому идет. А вот к женщинам ни в какую.
– Не горюйте. Лет через пятнадцать его симпатии изменятся. Правда, парень? – парень сладко почмокал губенками. Он уже спал. – Укачало.
– Насчет этого хоть горя не знаю. Время подошло – спит, что ни дашь – ест.
Снег перестал, заподувал ветерок, подъем кончился. Идти стало лучше, но не легче: мальчонка набирал в весе шаг от шагу.
– Так вот и таскаетесь с ним в садик да из садика?
– В садике карантин. Он со мной на работе.
– Кем же вы работаете?
– Няней в поликлинике. Слякость – в коридоре играет, хорошая погода – во дворе. Тут как-то в канализационный колодец упал.
– Шутите?
— Не до шуток было, когда сказали.
– И что же?
– Ничего. Один зуб сломал, а так ничего, удачно. Погодите, вы в котором доме живете?
– Уже прошли.
– Ой, извините, совсем заболталась. Большое спасибо, – мамаша потянулась за ребенком.
– Ладно уж, донесу до конца, – и почему-то подумалось, что хорошо вот у Витьки есть бабушка, и ему не пришлось дремать на плече чужого дяди, а Рите пользоваться этими услугами. – Нет, так нельзя. Трудно так. Что же вас хоть отец не встречает?
– У нас нет отцов.
Сказано было негромко, но твердо. Даже гордо. Получилось, что я навязываюсь в провожатые к матери-одиночке. Стало неловко-неловко. Сзади проскрежетал на повороте трамвай, понимающе прищурилась звезда в разрыве облаков.
– Трудно, говорите? – продолжала женщина. – Сейчас – что. Сейчас у меня свой угол. А грязь – штука временная, сезонная. Когда-нибудь и на нашей улице появятся тротуары. Не все вдруг. Сейчас я ожила. А вот Сашка родился – хлебнула мурцовки. С завода, дура, ушла. Стыдно, видите ли, девице было. В общежитии отказали, на частную прошусь – бесполезно. Кому нужна квартирантка с грудным ребенком? На работу нигде не берут. Повертят, повертят паспорт – и все. Как хочешь, так и живи на пятирублевое пособие. Ох, ни денег, ни крыши над головой. Ночевала на вокзале в комнате матери и ребенка. Ну вот, мы и дошли, – женщина остановилась и вздохнула.
Я тоже остановился и вздохнул.
– Может, зайдете, посмотрите, как я живу, – почти шепотом предложила она. – Ненадолго, – ей хотелось досказать, мне дослушать.
– А соседи о вас плохо не подумают?
– Бояться, что о тебе подумают – на свете не жить. Я вот боялась... Ко мне никто не ходит. Вы первый.
– Тогда давайте знакомиться: Александр.
– Э, да мы все тезки. Ну, идемте.

* * *

Тенькнула пружинка выключателя, зажглось сорок свечей.
– Эх, и люстра, – глянул я на зеленый кистистый абажур, похожий на замершую медузу.
– С большой нагорает много, а мне приданого не шить. Постель постелить яркого освещения не нужно. Кладите его прямо на одеяло.
Мальчик открыл глаза, что-то проворчал спросонок и опять затих.
– Раздеть бы надо. Что ж он в пальтишке и шапке...
– Потом. Холодно. Вот затоплю печь. Отдыхайте, – Саша пододвинула к столу табурет, присела около сына.
Кровать, табурет, столик, на котором фанерной коробкой трехламповый приемник.
– Продукция первых пятилеток, – трогаю одну ручку, другую.
– Не работает, и выбросить не насмелюсь: все не так пусто, – краснея, призналась хозяйка.
– Да, чисто живешь.
– На живой кости мясо нарастет. Да вы не стойте, садитесь. Теперь у меня свой угол.
– Квартиру по месту работы дали?
– Прямо. Райисполкомовская. Спасибо, добрые люди научили, куда обратиться.
– Сколько квадратов?
– Двенадцать.
— Двенадцать? Я думал больше.
– Куда мне больше. Эту бы обогреть. А вы кем работаете?
– Дежурным электриком. Пока учусь. Вообще-то я вальцовщик.
Над кроватью единственным украшением стен – два портретика. Парень и пухленькая блондинка.
– Вы?
– Была я.
– А этот?
– Сашкин отец.
– Он вас бросил?
– Да как сказать? Мы не зарегистрированы. Просто дружили да вот и надружили. Потом его в армию взяли. Писал, чтобы я к ним жить шла. Свекровь не пустила. Потом у него адрес сменился, у меня его совсем не было. Из армии вернулся, женили на другой. Наговорили, что и ребенок-то не от него, и что таскалась-то с кем попало. Встретились тут как-то случайно – обрадовался. Сашка на него похож. Давай, говорит, сойдемся. А зачем? Матушку он не оставит, сам сказал. Вместе же нам после всего хорошего, что она для меня сделала, не ужиться. Да и та, другая, тоже, может, в матери готовится.
– У вас родные есть?
Саша покачала головой:
– Вся родня моя тут, – кивнула она на сына.
В комнате похолодало.
– Что же вы печь не затопляете?
– Рано. Наружное стекло разбито, выстынет, а ребенку завтра целый день в комнате...
– Еще раз протопите.
– Еще... Я уголь на стройке беру. Рядом здесь. Не уголь – отсевки. Мне бы вот машину топлива купить – и ничего бы больше не нужно пока. Сколько времени? Часы есть?
– Одиннадцатый.
– Пойду. Вы посидите, я скоро.
– Нет, я пойду с вами.
– Да ну. Во всем добром. Запачкаетесь.
– Не запачкаюсь. Подстыло уже.
Здание достраивалось. Крупнопанельное, этажное крепко-накрепко встало оно между бараков, заставив их потесниться. Бараки, казалось, присмирели и только косились темными окнами из-под шиферных крыш, как из-под наморщенных лбов, на великана, увешанного призовыми лентами лозунгов; и трудно было понять, чего больше в этих косых взглядах: страха, неприязни или зависти.
Небо вызвездилось, и на нем не хватало лишь луны. Луну, наверное, снял голенастый кран, и, держа ее в вытянутой ручище, светил работающим людям.
– Вот бы пожить в таком доме, – Саша не то вздохнула, не то зевнула и опустилась перед кучей брошенного тепла, черной, с алмазинками инея.
– Обязательно поживешь, – с запозданием утешаю я. – Снесут и вашу халупу.
Женщина молчит. Может быть, она даже и не слышит меня. Там, в двенадцатиметровой холодной комнате, остался ее ребенок. А вдруг проснулся и плачет. Еще напугается.
Выбираю кусочки покрупнее. Ведро звенит на всю стройку. Люди на крыше оборачиваются, смотрят вниз. Но мы им кажемся маленькими. И мы, и наша возня.
– Нагребайте подряд. Тяга хорошая.
Подряд тоже не получается. Крошка смерзлась, и уже саднит кончики пальцев. Вспомнил о перчатках. Риткин подарок. Ничего, не износятся ведро угля набросать. А Саша уже дожидается.
– Завтра хоть не ходить, – она затягивает потуже концы платка и спешит туда, где освещено. – Растопки чуть не забыла набрать.
Насобирала целое беремя обломков досок, положила их сверху на уголь. Через десяток метров остановилась и опустила тазик на твердеющую землю.
– Не могу. Почки больно. Из-за них, проклятых, и хорошую работу оставила. В столовой. Жалованье не ахти, зато не думаешь, что на зуб взять. Бачки на полста литров. Потаскай-ка.
Без разговоров забираю дрова.
– Запачкаетесь.
– Грязь – не сало. Топор-то хоть водится в твоем хозяйстве?
– Да маломальский.
Топор, ржавый, зазубренный, хлябал на топорище, не рубил, а ломал хрясткие сосновые дощечки. Саша подбирала все до щепочки и носила в комнату.
Затопили печь. Тяга действительно оказалась хорошей. В трубе загудело, запыхало. Запахло живым. Пацанчик, спящий клубочком, словно ежик, повернулся на спину, раскинулся.
– Он у тебя в круглосуточной группе?
– Ой, что вы? Нет. Разве можно одной? Потолок да четыре угла. Сдуришь. Угля бы купить... Расскажите о себе что-нибудь.
А мне надо было уходить. Поднялся с единственной табуретки, застегнул пальто.
– Домой? – негромко, сожалеюще.
– Да. Поздно уже.
– Время выберется, приходите. Вы с семьей живете?
– Да.
– Все равно приходите. Просто так. Поговорить. Я всегда с двух до девяти в поликлинике. Если света не будет – ничего. Когда Сашка спит, я тушу лампочку. Ломятся всякие. Стекло разбили. Думают, уж коли мать-одиночка, так и... Постучите в окно. Восьмое от краю. Ну, барак наш приметный. Кирпичный. Я провожу вас.
– Не обязательно.
– Нет, обязательно, – она набросила на плечи выцветший плащ.
Мы вышли на улицу.
– Ночь-то... Посмотрите, ночь-то какая! Ясная и темная. Как моя жизнь. Наверно, холода начнутся. Повременили бы, пока углем запасусь. А небо – прелесть. Черное море в безветрие. Я ведь оттуда родом. И звезды-фосфоритки в его воде.
– Да, похоже.
– А вы были на Черном море?
– Собираемся. Вот институт закончу, денег накоплю...
– Я тоже мечтаю вернуться на юг. Люблю тепло.
– Да, мне пора.
– Вас ждут, конечно. До свиданья. Приходите в гости. Не забыли? Восьмое окно от краю.