Родился в г.Челябинске 08.09.1952.
Отец – Балдин Николай Михайлович (1920), из крестьянской семьи с. Алабуга Челябинской области. Работал инженером на ряде предприятий г. Челябинска.
Мать – Людмила Ивановна Орлова-Михеева.
Учился в средней школе №32 в микрорайоне завода металлоконструкций около оз.Смолино (окончил в 1969), в политехническом институте (окончил в 1974). Работал инженером-электриком в институте Тяжпромэлектропроект (1974-1996). С 1996 работает в Челябэнерго.
Вступил в литературное объединение при станкостроительном заводе, ныне "Станкомаш", в августе 1974. Первые стихи были напечатаны в городских газетах "Комсомолец" и "Станкомаш". Начало литературной деятельности –издание стихов в журнале "Уральский следопыт". В 80-х годах входил в состав литературного объединения "Светунец" при Челябинской областной писательской организации. В 1991 в издательстве "Молодая гвардия" готовился к изданию отдельный сборник стихов, который так и не увидел свет из-за ликвидации молодежной редакции. Литературную деятельность не прерывал.
С декабря 2003 – член Союза писателей России.

БИБЛИОГРАФИЯ
1. Час единства. Челябинск, изд. Околица. 2001.
2. Душа искать не перестанет. Челябинск, изд. Околица. 2002.
3. Яблоко любви. Челябинск, изд. Центавр. 2004.
4. Турнир. Сб. стихов. М. изд. Современник. 1987. стр. 56-58.
5. Стихи этого года. Поэзия молодых. Сб. стихов. М. изд. Советский писатель. 1988. стр. 164.
6. Дебют в "Современнике". Выпуск 1. Сб. стихов. М. изд. Современник. 1990. стр. 357-365.
7. Стихи. - "Уральский следопыт". Свердловск. С-УКИ. 1977. № 10.
8. Стихи. - "Уральский следопыт". Свердловск. С-УКИ. 1979. № 10.
9. Стихи. - "Уральский следопыт". Свердловск. С-УКИ. 1990. № 3.
10. Стихи. - "Литературная учеба". М. изд. Молодая гвардия. 1990. № 3.
11. Стихи. - "Южный Урал". Челябинск. Ю-УКИ. 2002. № 2.
12. Стихи. - "Южная Звезда". Ставрополь. 000 "Блиц-Инфо".2003. № 1.
13. Стихи. - "Новый Век". Челябинск. МСП. "Лилия". 2003. № 1.
14. Стихи. – «Область вдохновения». ЮУКИ., 2004.
Петр Балдин

ПОСЛЕДНИЙ СТЕРХ

Некоторые люди на птиц похожи. Кто, как снегирь, поет свою нехитрую песенку, а кто, как дятел, целый день сосну долбит. У каждого свое предназначение, свой уровень полета. Но есть удивительная птица – журавль. Когда он летит, медленно распластав крылья, то, кажется, все вокруг замирает. Рвется душа за ним, а он уже вон где. И хочется что-то сказать сокровенное, а не можешь выразить точнее его. И кричат они над всей землей русской, словно ангелы летят. Есть среди всех журавлей своя жар-птица – стерх.
И не потому, что красив, танцевать умеет. А наделила его природа какой-то тайной.
Говорят, если увидишь его – всю оставшуюся жизнь счастлив будешь. Вот и люди такие есть, от одного холодом тянет, а от другого свет идет. Свет ли добра, свет ли мудрости, а может, того и другого вместе.
Познакомились мы с Кимом Макаровым случайно. Было это в конце 80-х годов.
Шли дни поэзии, организованные Челябинской областной писательской организацией, а точнее, ее поэтическим клубом "Светунец". Программа выступлений была расписана до мелочей. И так случилось, что не смог приехать Н. Домовитинов из г. Перми. А его уже ждали в Кусе. Тогда-то и остановились на нас: Киме Макарове и мне.
Встречала нас вся местная "элита" в зале горкома партии, ждали-то Домовитинова.
Когда о нас объявили, в зале повис воздух недоверия. Сможем ли мы заменить известного поэта? Потому мы и решили, что выступать первым будет Ким. Он и посолидней. И поэтический багаж побольше, чем у меня. И стихи ближе людям из глубинки. Читал он по сибирски – размашисто, даже с вызовом – знай наших «светунцовских». Все в его словах дышало жизнью: и запах речных трав, и неторопливое течение Иртыша, и разомлевшая от пара русская банька. Пробил он стену недоверия. А дальше просили почитать еще, спрашивали, откуда родом, в общем, пошел тот непринужденный разговор, который бывает на встрече близких по духу людей. Порой я завидовал ему, как он владеет обстановкой. И запомнились мне тогда слова из его стихотворения "Стерх", запали в душу:

Я был когда-то журавлем,
Счастливой птицей стерхом.

А может, и вправду он был когда-то стерхом, потому что глубинной радостью светились глаза людей.
Провожали нас тепло, как родных. Время бежит быстро, быстрее, чем спешил наш старенький автобус в Челябинск. После этого выступления многое у меня в жизни было – и помотала, и покрутила она меня, и падал я, и вновь поднимался и шел вперед. По рекомендации Кима был я принят в Союз Писателей России. А в подсознании где-то засело: неужели, и вправду вела меня "малиновая дорожка" судьбы.
Век наш суетливый, порой злой. Все меньше и меньше становится журавлей. И каким-то чудом прижился один в нашей юдоли, сером пропитанном пылью и гарью городе. Как очутился он здесь, может, оказался подранком и не дотянул до родных мест, может...
Впрочем, что говорить, всякое бывает. Редкая птица стерх. Есть в нем какая-то тайна.
Тайна счастья, тайна доброты необъяснима, как необъяснима тайна слова. Слова выстраданного и данного самой природой.
Некоторые люди на птиц похожи.

2005г


Тень Элиота

Эссе

Между идеей и реальностью падает тень. Где я запнулся об эту фразу? Она заполняет всего меня. Дома тесно. Апрель вывернул дворы наизнанку. Свобода тяжела.
Впереди человек в черном пальто и шляпе-котелке. Машинально иду следом. Пестрота и убогость магазина книг. Скучающая хранительница этого мирка.
- Сюда зашел человек в шляпе-котелке? – мой вопрос неуклюж.
- Посмотрите отдел поэзии.
Отсек с поэзией самый маленький. Беру книгу наугад.
Передо мной, как из сгустка затхлого воздуха и пыли вырастает фигура человека в черном пальто.
- Кто вы? – я где-то видел это лицо.
- Мое почтение. Томас Стенз Элиот.
Выходим на, почти пустую, улицу. Шелестят голоса прохожих. Шелестит сухая листва.
- Полые люди, - глухо звучит голос Элиота.
- Где? – машинально спрашиваю я.
- Вокруг нас. Посмотрите, какой трухой набиты их головы. Обрывки секс-газет, пережеванная солома телеканалов, пошлая реклама, наркотики...
- Но.., - сопротивляюсь я.
- Тогда, вперед, - неумолим Элиот.
Во мне назревает протест:
- Куда мы?
- Разве вы не догадываетесь? – учтиво улыбается он: К вашим истокам.
Неужели он угадывает мои мысли? Нет святее места, откуда плоть твоя. Нет живее места, откуда дух твой. Там я могу сказать: "Вы не правы, Элиот".
Время сжимается и пересекает пространство.
Серое и мокрое небо упало на землю. Село, в котором давным-давно не был. Меня не узнают, словно я "из Царства теней".
- А на следующий год в школу придут всего три первоклассника, - звучит, как из небытия, голос Элиота. Откуда он узнал это? Словно принес эту весть злой ветер эпохи.
Село мое, оскудел твой народ. Устала его память. Когда человек не знает куда идти, когда не видит будущего своих чад, он перестает возрождаться. Где та хрупкая грань между жизнью и вырождением? Не это ли протест угрюмый, как черный покосившийся брошенный дом? Не это ли самоуничтожение, как молчаливый протест?
Молчит задумчиво Элиот. Между нами падает тень.
Тает моя родня – растут кресты на погосте.
- Нам сюда, – скорбно говорит он. Неужели и это входит в его план?
- Посмотрите, ваше село вымирает, - он кивает на погост. Мне хочется закричать: "Но ведь я-то жив, я продолжаю их веру земную".
- На каком краю бездны мы стоим, - его слова звучат пророчески.
Памятники, как "каменные изваянья". И, кажется, из земли тянутся руки. Здесь царство мертвых. А может быть, мертв я. И не я, а они молят меня о прощении. Молят меня, что не успели сказать слово сокровенное, и теперь скитаюсь я в безысходности понять их.
Здесь корни колена нашего. Словно ощупью ищем друг друга в этом мире. Последнее место встречи. Где Иван? Где Мартемьян?
Почему я растерял вас, родные мои? Словно вихрем разбросало вас, как зерна, по всем сторонам света. И шумит надо мной ветер. А я вечный странник, скитаюсь между "канувших царств", и не могу собрать всех воедино. Зачем мне глаза? И зрячий – я не зряч. "И ощупью ищем мы друг друга".
Последняя ниточка, Коля, – внук Ивана. Лицо усталое. Смотрит недоверчиво.
- Не узнаешь родню? – спрашиваю я.
- Нет.
Между нами прошлое суровое, как серое небо.
- Здесь недалеко была кузня.
- Была. Вот инструменты кое-какие остались. Лежат в сарае без дела. Не знаю, то ли выбросить, – испытующе глядит на меня.
Что-то дрогнуло в душе моей и оборвалось.
"Не взрыв, а всхлип".
- Ты их храни, – говорю я на всякий случай.
И словно брошен я вновь на городской асфальт. И глядит вдаль задумчиво Томас Элиот.
Шелестят голоса прохожих. Шелестят сухие листья. Я стою на стыке эпох, теряющий веру в человека и вновь обретающий ее. Есть свет и, сменяющая ее, тень, и снова свет. И они во мне. И эта борьба вечна. Через что прошел Элиот?
Как сквозь призму времени вижу его. Вот он – молодой, уверенный в себе, с пророческой улыбкой. "Я знаю, как надо" – его слова звучат, как заклинание. Он бросает их в жаждущую новизны толпу, в жаждущую почву, как зерна, готовую дать крепкие всходы. Но почему-то больше притягивает он меня – усталый, разуверившийся в людях, в творчестве вступивший на свою последнюю дорогу.
Мы стоим на малолюдной улице. Его черное пальто и шляпа-котелок сквозят глубиной. Он отдаляется от меня все дальше и дальше, растворяется в шелесте голосов, шелесте сухих листьев. А я остаюсь один. Между нами падает тень. И нужно через нее перешагнуть.

Петр Балдин

апрель 2005 г.


***
Когда Рублев в Успенском храме
Расписывал иконостас,
Лизало наши избы пламя,
Растоптанный кровился Спас.

А он писал упрямо свято
Души российской бытие,
И поражало супостата,
Как луч, Георгия копье.

И пахло краской и левкасом
Под золоченым потолком,
И за крестьянским русым Спасом
Шла Русь сияющим полком.

Шла Русь – земного зла каратель,
Добро, как свет, неся во мгле.
И человеческая матерь
Род продолжала на земле...

Судьбу я нынче заклинаю
Суровым опытом времен.
Опять вдали собрались стаи
Под знаки варварских знамен.

Опять чужим смущают хлебом
Безумный взгляд безумных рас.
Под русским золоченым небом
Я свой пишу иконостас.

Там мать с великой добротою,
Отец у вечного огня,
И словно воинство святое
Вся деревенская родня.

За ними лес и белый город,
За ними спелые поля,
И в шрамах вся и в страшных сколах
Вся наша русская земля.

Там дед над первой бороздою
Босой, с винтовкой на плече,
С крестьянской думой непростою.
И свежий ветер в кумаче.



Мадригал

Я не дыша глядел на Вас,
С собою напрочь распрощался.
Явила миру пару фраз.
И я вздохнул, и жив остался.

Блеск

Люблю я блеск сухих июньских дней,
Как бы в себе являющих ясней
Блеск молодости, блеск любимых глаз
И блеск небес, что ожидают нас.
Весь дольний мир, поруганный стократ,
Как бы в старинный заключен оклад.
И, забывая грязь его легко,
Душа молиться хочет на него.